— Смотри-ка! Вот это интересно!
Это восклицание Жоржетты вывело Сиберга из приходно-расходных размышлений.
— А? Что? Что там интересного?
Жоржетта помахала газетой:
— Да вот этот снимок! Они говорят, это фото мужчины, который исчез!
— Действительно, очень интересно!
Деньги, деньги!
— Но я же видела этого мужчину! — возбужденно продолжала Жоржетта.
— Тем лучше для вас, — с отсутствующим видом проронил Сиберг. Про себя он обращался к Афанасию со спешной и горячей молитвой:
«Возможно, я был с вами резковат, но вы не были бы святым, если б не умели прощать! В этом деле мамочка рискует жизнью, бедняжка, а я — писательской карьерой!..»
— Смотри-ка! Вот это интересно!
Досадуя, что его перебили в столь возвышенном общении, — он прокричал:
— Ну, что там еще?
— В заметке пишут, что этот мужчина пропал в субботу утром! А я как раз и видела его в субботу утром! У того господина, к которому прихожу убирать по субботам: господина Летуара!..
«На мамочку вам, возможно, наплевать, — возобновил Сиберг свое обращение к Афанасию, — но если рухнет вся моя карьера, то не увидит света и ваше жизнеописание! Так что…»
— Смотри-ка! Вот это интересно!
— О-ля-ля! — в отчаянии воскликнул Сиберг.
Жоржетта истолковала этот возглас как приглашение поделиться подробностями:
— А в статье-то про господина Летуара даже не упоминают! Тут пишут, что никто, дескать, не видел того, другого господина с тех пор, как он вышел из дому…
— Выходит, вы видели не его, вот и все!
«…Так что из сострадания и в своих же собственных интересах, святейший Афанасий, помогите мне! Сделайте так, чтобы я нашел деньги!»
— Да нет же, это был точно он! Я прекрасно помню! Даже то, что, когда он пришел к господину Летуару, у него был очень недовольный вид, — я еще подумала, что добром промеж них дело не кончится!
— Добром не кончится? — навострил уши Сиберг.
— Ну, это просто так говорится. Самой убедиться в том, права я была или нет, мне не пришлось: господин Летуар сразу же услал меня за покупками. А когда я вернулась, тот господин уже ушел. Забыв свою шляпу!
— Смотри-ка! — воскликнул Сиберг. — Это интересно! И он не спохватился? Не вернулся за ней?
Жоржетта, прыснув, помотала головой:
— Вот же разиня, а? Когда я сказала про шляпу господину Летуару, он с досады едва лопату не выронил.
Сиберг замер на стуле:
— Лопату? Какую лопату?
— Ту, что была у него в руках, а то еще какую?
— И что же он делал с этой лопатой?
— Сажал у себя в саду картошку.
— Вы хотите сказать, что он лопатой сажал картошку?
— Да ничего я не хочу сказать — это он сказал мне, что посадил картошку! Он как раз заканчивал засыпать яму.
— Яму, — повторил Сиберг. — Какого размера?
— Нормального.
— Что значит — нормального? Длинную? Широкую? Припомните!
— Ну, длиной и шириной как… э-э… в рост нормального человека, вот! Этот господин Летуар живет один, вот я и подумала, что он посадил картошку на одного человека!
— Ну конечно! — пробормотал Сиберг.
— Но я все равно удивилась — ведь я впервые видела, чтобы он занимался огородничеством.
— Так значит, когда вы показали ему на шляпу, забытую гостем, он выглядел раздосадованным?
— Не то слово! Да еще наказал никому об этом госте не рассказывать. Как будто это в моих привычках — трепаться направо и налево о том, что творится у людей дома! Не-ет, мой девиз — «Держи язык за зубами!»
— Как вы правы, Жоржетта! — с жаром подхватил Сиберг. — «Слово, хранимое в себе, — твой раб, слово же высказанное — твой властелин», — говорил один китайский мудрец…
— Ах, эти китайцы! — всплеснула руками Жоржетта. — Я читала, что через десять лет их будет чертовски много!
— Тем более следует продолжать обо всем этом помалкивать!
— Я так и собираюсь!
— Ни слова! Никому! Раз уж этот господин… этот господин, как бишь его?
— Летуар.
— Раз уж этот господин Летуар… который живет… э-э… где, вы говорите?
— В Сен-Клу, дом двадцать девять по улице Бориса Виана.
— Раз уж этот господин Летуар, — повторил Сиберг, лихорадочно записывая что-то обломком шариковой ручки на обрывке бумаги, — который живет в Сен-Клу, в доме двадцать девять по улице Бориса Виана, попросил вас молчать, то у него на это, видимо, были свои причины.
— Ну разумеется! Частная жизнь людей — это святое!
— Совершенно верно. Так, ну хорошо, Жоржетта, вы свободны.
— Так мне не убирать кабинет?
— Нет. Не сегодня. У меня срочная работа…
— Тогда до следующего вторника, месье.
— До вторника. Эй, не прихватите мою газету! Дайте-ка ее сюда.
Когда Жоржетта ушла, Сиберг со все нарастающим возбуждением прочел заметку в газете. Потом он откинулся на спинку кресла, развел руками и устремил восхищенный взгляд в потолок.
— Чудо! — прошептал он. — Афанасий, благодарю вас! Вот это оперативность!
Припарковавшись напротив дома номер 26, он притворился, будто читает газету. На самом деле он следил за входом в дом номер 29. Руки у него были влажные, а кишки то и дело схватывало спазмами.
Как человеку робкому и деликатному, насквозь проникнутому христианским гуманизмом, ему было не очень-то удобно требовать деньги у совершенно незнакомого господина под тем лишь предлогом, что тот убил другого господина. Это весьма дурно пахло.